Неточные совпадения
Замечу еще, что сама Анна Андреевна ни
на минуту не сомневалась, что документ еще у меня и что я его из рук еще не выпустил. Главное, она понимала превратно мой характер и цинически рассчитывала
на мою невинность, простосердечие, даже
на чувствительность; а с другой стороны, полагала, что я, если б даже и
решился передать письмо, например, Катерине Николаевне, то не иначе как при особых каких-нибудь обстоятельствах, и вот эти-то обстоятельства она и спешила предупредить нечаянностью, наскоком,
ударом.
Я
решился писать; но одно воспоминание вызывало сотни других, все старое, полузабытое воскресало — отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка [Рассказ о «Тюрьме и ссылке» составляет вторую часть записок. В нем всего меньше речь обо мне, он мне показался именно потому занимательнее для публики. (Прим. А. И. Герцена.)] — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи
на душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими
ударами молодую жизнь.
Я
решился писать; но одно воспоминание вызывало сотни других; все старое, полузабытое воскресало: отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи
на душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими
ударами молодую жизнь».
Катрин сомнительно покачала головою. Тулузов, конечно, это заметил и, поняв, что она в этом случае не совсем доверяет его словам,
решился направить
удар для достижения своей цели
на самую чувствительную струну женского сердца.
Приняв этот новый
удар судьбы с стоическим спокойствием и ухаживая от нечего делать за княгиней, барон мысленно
решился снова возвратиться в Петербург и приняться с полнейшим самоотвержением тереться по приемным и передним разных влиятельных лиц; но
на этом распутий своем он, сверх всякого ожидания, обретает Анну Юрьевну, которая, в последние свои свидания с ним, как-то всей своей наружностью, каждым движением своим давала ему чувствовать, что она его, или другого, он хорошенько не знал этого, но желает полюбить.
Я задумал написать ее во весь рост, одну, стоящую прямо перед зрителями, с глазами, устремленными перед собой; она уже
решилась на свой подвиг-преступление, и это написано только
на ее лице: рука, которая несет смертельный
удар, пока еще висит бессильно и нежно выделяется своею белизною
на темно-синем суконном платье; кружевная пелеринка, завязанная накрест, оттеняет нежную шею, по которой завтра пройдет кровавая черта…
Однажды я совсем было
решился объясниться с Мухоедовым начистоту, чтобы разом покончить со всей этой проклятой неизвестностью, но он сделал такое жалкое лицо и таким умоляющим взглядом посмотрел
на меня, что у меня просто рука не поднялась нанести ему решительный
удар.
— Увы, это правда. Я
на самом деле хотел исполнить задуманную месть, которую считал такой простой и удобной. Уверившись в неисправимости виновной, я
решался несколько раз убить ее. Я прилагал всю мою ловкость, все мои усилия, чтобы сделать отклонение в
ударе на один сантиметр — этого было бы достаточно, чтобы перерезать ей шею. Я хотел, старался, но не мог, не мог никогда, никогда… Ее подлый смех звучал в моих ушах всегда, всегда…